Конец октября в деревне — самая унылая пора. Деревья сбросили последнюю листву и стоят голые, с почерневшей от влаги корой. Воздух уже холодный и так напитан сыростью, что кажется, сожми его меж ладоней, и потечет вода. В такую пору большое удовольствие — сидеть около горячей печки в теплом сухом доме с накинутой на плечи какой-нибудь душегреей, с ногами засунутыми в обрезанные валенки — опорки, и пить крепкий, горячий и в меру сладкий чай с кисленьким вареньем. А еще в такую пору хорошо смотреть в окно на пустую улицу, в надежде, что кто-нибудь пройдет по ней в магазин.
Сегодня мне повезло: на моей стороне улицы, прямо под окнами остановились и затеяли беседу две местных жительницы: Наталья и Зинка.
Одна — Наталья — баба лет тридцати пяти — сорока, рослая, широкая в кости. О таких обычно говорят «гвардеец в юбке». Глядя на нее создавалось впечатление, что Мать-Природа начала лепить кобылу, а потом то ли передумала, то ли отвлеклась на что, и прилепила к уже готовому лошадиному тулову человеческие руки-ноги и несоразмерно маленькую голову с круглым детским лицом и смешным носом-пуговкой.
Наталья — баба сильная, работящая, до наивности простая и безмерно добрая — идеал деревенской жены. Такие женщины бывают счастливы тем немногим, что дает им судьба: семья, детишки, ежедневный труд и редкие праздники, свой дом, где она хозяйка — что еще надо? А почти все перечисленное и было у нее, вот только одно печалило Наталью в этой жизни: не получилось у них с мужем Васечкой детишек сделать. Теперь уж и Васечка от водки помер, так что надежд стать матерью у нее совсем не было, и она это понимала. Но Наталья в жизни не озлобилась, а уж чужих деревенских детишек так любила, как иная мать своих родных не любит. В пору созревания гороха, малины, яблок или груши какой у нее в саду и на огороде не смолкал детский гомон — вся деревенская ребятня от пяти до пятнадцати лет, не стесняясь и не спрашивая разрешения, набивала животы плодами ее трудов, она же просила только веток не ломать и сильно не объедаться. Дети любили ее, и частенько приходили к ней в гости просто так: походить за ней «хвостиком»…
Народу местному Наталья нравилась внешней легкостью восприятия жизни. Жалели ее за бездетность, особенно бабы, но всерьез не воспринимали и, бывало, незлобливо подтрунивали над ее наивностью…
Вторая бабенка — Зинка — полная противоположность Натальи: черноволосая в свои тридцать восемь (ни одного седого!), сухопарая, подвижная как ртуть, лицом и быстрыми своими движениями напоминает мелкого грызуна. Зинка — известная деревенская склочница и сплетница. В деревне Зинку недолюбливали, но связываться с ней опасались — или ору потом не оберешься, или такое о тебе распустит — полгода не отмоешься. Лихая она была баба: не боялась ни бога, ни черта. Только Зинкин муж — Сергей имел на нее управу. Обычно молчаливый, мрачноватый и неторопливый в движениях физически сильный мужик, от криков жены он иногда неожиданно взрывался и так грохал кулаком по столу, что дважды проламывал кухонную ДСП-шную столешницу. Сергей ни разу в жизни не ударил свою жену, но Зинка его боялась.
Зинка начала первой:
— Здравствуй, Наталья. Откуда идешь?
— Здравствуй, Зин! В магАзин за хлебом ходила… Как твои-то поживают? Дашка выздоровела? Третьего дня приходила ко мне, так соплями мне всю избу забросала. Чаем с малиной поила ее… Помогло?
— Помогло. Здоровая уже, сегодня в школу поехала. Спасибо тебе. Теперь вот Колька перхать начал.
— Приводи — полечу не хуже доктора.
— Ну, будет плохо — позову, а пока пусть отлеживается в тепле. Слышала, Вовка Маланин опять вчера нажрался и спьяну на всю деревню матерные песни орал.
— Да, как его не услышишь… Что-то у них с Валентиной не ладится в последнее время…
К бабам подошла и стала внимательно слушать их разговор деревенская бродяжка, черная как уголь, кудлатая сучонка Майка.
— Здравствуй, Майка! — Наталья внимательно посмотрела на собаку. — Чо, уже родила?
Майка конечно не поняла сказанного, но на всякий вежливо подтявкнула: «Родила, мол… Есть хочется, спасу нет!»
Зинка тоже посмотрела на Майку и недовольно произнесла: «Опять по деревне свора бегать будет. Майка, что же ты, как фабрика, рожаешь и рожаешь! Шалава ты, Майка! Ведь детки твои с голодухи всех цыплят по лету передушат, не уследим!», — и добавила невпопад: «У меня вон двое, а едят как рота! Одного хлеба не напасешься».
Наталья слушала Зинку, а сама смотрела куда-то вдаль полными слез глазами и молчала. Потом словно очнулась, глубоко вздохнула и, поглядев на Майку, сказала: «Пойдем, Майка, покормлю тебя». И еще добавила: «Ох, дети, дети…».
Майка в знак понимания проблемы детей отрывисто гавкнула.
Бабы разошлись, а я, глядя Наталье в спину, подумал: «Ну вот за что Господь с ней так…».