Друзья, почитайте мои повести.

Дорогие друзья! Почитайте мои повести "Город - Остров" и "Полуостров". Повести были задуманы и начаты пять лет назад, написаны недавно. Опубликованы на сайте проза.ру Вот ссылка на мою страницу:  http://www.proza.ru/avtor/dunya2

Автор номинирован на на национальную литературную премию «Писатель года 2017» (повестью "Город - Остров"),  на литературную премию имени Сергея Есенина «Русь моя» 2017 ( повестью "Полуостров"). Первой следует читать повесть "Город - Остров", а затем "Полуостров". Ниже привожу две главы из повестей. Если вас заинтересует - почитайте полностью.

АЛИБА ДА ТУ (из повести "Город - Остров")

Баба Шура в молодости работала дояркой в Сенерецком колхозе в псковской деревне Синяки. Девицей Шурка была весёлой пересмешницей, щёлкальщицей семечек, знатоком деревенской непотребщины. Ходила с подругами в клуб в кино, всегда сидела на первом ряду с подсолнухом на коленях, заразительно и громче всех смеялась. Была она симпатичной, доброй, в меру «лянОй» молодухой. Вышла замуж за любимого парня односельчанина, родила сына. Но судьбы их сгубила водка, вернее не она сама, а злая пагубная страсть к пьянству. Муж тракторист перевернулся по пьянке на тракторе и захлебнулся вытекшей соляркой, единственный сын утонул. Однажды и сама чуть не погибла. В сильном подпитии, «похрЯла» поздно вечером искать ещё выпить. Проезжавший грузовик с нетрезвым шофёром двинул её бортом, она чудом осталась жива. Свою справедливо негодующую совесть успокаивала: «Алиба да ту!» (псковское разговорное выражение, буквальный перевод: «Пусть оно само как-нибудь будет, а если не будет, то и ладно!»)

Одинокая состарившаяся баба («опять баба одная») жила в избе с любимой «зЮрькой» Дочей, которая стала как родная и спала в Шуриной постели. Готовила себе и поросёнку «хлебнЮ». Ласково хвалила её: «Хвост крючком, нос пятачком, попа яблочком». Шуре нравилось читать про экзотических животных и разные далёкие страны, особенно журналы «Юный натуралист» и «Вокруг света». Единственной книгой в доме была «Земля Санникова и Плутония» Обручева. На обложке красиво изображён динозавр - тираннозавр. Шура, разглядывая его, шептала: «Кенгуру». Баба Шура любила всё живое: птиц, собак, кошек, маленьких детей. Видя ребёнка, оживлялась, притоптывая, громко напевала: «Дри-та-ту, дри-та-ту!» Вспоминала соседа по деревне Кузьму Ангубовского: «У Кузьмы одиннадцать детей было! В деревне ночи длинные, керосину нету. Что делать, чем заняться? Вот дети и нарождались. И дружно все жили!»

Прибилась к ней дворняжка: маленький рыжий, местами лохматый оковалок на коротких лапках. Собачка ходила за ней, как привязанная. Шура звала её Тарзан - Цыплятка. Бабка, выходя из дома, брала с собой хлеб или сухари и кормила птиц. Галки, голуби и воробьи узнавали её и слетались. Однажды вдруг хищная птица, камнем упав с высоты, схватила в когти одного из голубей, клюющих у Шуриных ног, и унеслась с добычей. Так она и коршуна прикормила.

…Ветхий, покосившийся дом на краю деревни. Старуха  сидит на своей кровати, на тумбочке - её старая фотография с мужем, где они, молодые, красивые, улыбаются друг другу, подняв гранёные стопки для тоста. На кровати разбросаны недовязанные круглые половички из полос разноцветных тряпок. Смотрит в окошко: поздняя осень, слякоть, моросит дождь. Долго сидит, глядит, тихо говорит сама себе: "Дож, на ... вошь". Потом уже веселее: "Дож с градом, две вши рядом..." Мимо идут соседи, провожает их взглядом и задумчиво говорит: "Вот пошли наши дружки, лишь бялеются мяшки..."

Вспоминает своё деревенское детство. Как девчонкой захотела полетать: взяв в руки наломанные пучки берёзовых веток, влезла на высокий пень, закрыла глаза и полетела, «шкрябнувшись мордой» о сухую землю. Смотрит на одинокую берёзу, растущую под окошком. Губы шепчут запомнившиеся в юности стихи:

Я буду ждать, я буду верить,

Тебя вовек буду любить.

Часы считать, минуты мерять,

Я так привыкну в разлуке жить...

 

Без любви, без ласки, пропадаю я.

Белая берёза, ты любовь моя!

Старые голубые глаза её увлажняются, она вдруг широко крестится, шепчет: «Царица небесная…» и плачет.

Иногда заходит к ней сосед Боря по прозвищу Шуруп. Мужик рассказывает трагическую историю своей жизни, бережно доставая из кармана и разглаживая на колене старую пожелтевшую газету, где в разделе «Криминальная хроника области» написано следующее: «В деревне Матюгино во втором часу в ночь с пятницы на субботу двадцатидвухлетний молодой человек ограбил магазин райпо по улице Карла Маркса. Местный житель открыто похитил бутылку водки. По факту грабежа было возбуждено уголовное дело».

- Это про меня написано! - говорит он. - Срочно выпить надо было. Дошел до дому, поставил бутылку на крыльцо. Пока замок отпирал, бутылка… ахти тошненько!

- Разбилась? – спрашивает баба.

- Нет, украл какой-то «килУн»! Пришлось опять в магазин возвращаться, а там уже поджидали милиционеры!

- Вот, дали ему год! - вставляет в разговор Шура.

- Я, как Жан Вальжан, десять лет за бутылку водки отсидел! - в сердцах заканчивает свою историю Боря - Шуруп.

Бабка наливает ему и себе выпить, открывает пластиковую банку с майонезом, всыпает туда сахару - пяску (готовит йогурт), приговаривая:

- Ешь, пока не дан в плешь!

Стоя выпив, Шуруп уже менее связно продолжает:

- Я человек не злопамятный, кого пошлю или по роже дам - сразу забуду.

- Сядь, пускай не висять! - успокаивает его баба Шура.

Потом они вместе нестройно поют:

- Жизнь невозможно повернуть назад!

Боря причмокивает и приговаривает:

- О, правильно!

- И время ни на миг не остановишь!

- О, правильно!

«Алиба да ту!»

…На берегу речки Синей недалеко от развалин колхозной фермы часто маячит одинокая старушечья фигурка с маленькой рыжей собачкой. Старуха отщипывает хлеб и кидает в воду рыбам.  И невольно вспоминаются слова царя Соломона: «Опускай хлеб свой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдёшь его».(1)

Примечания:

1. Книга Екклесиаста, или Проповедника 11:1

 

МЕДОВЫЙ БАРСУК (из повести "Полуостров")

Я снимал комнатку  в бревенчатом доме у дяди Феди в деревне Ям. Деревенька находилась в низине - яме. Была ранняя осень. Вокруг дома рос старый фруктовый сад. Огромные, с перекрученными ветками и корявыми стволами, яблони стояли, «угрохши» яблоками. Под весом плодов ломались ветки. То и дело слышался глухой звук падающих яблок. Ночи тихие и звёздные. Было время звездопада - вместе с гулкими звуками падающих яблок бесшумно чертили тёмно-синее небо падающие звёзды. В саду стоял круглый деревянный стол, покрытый клеёнкой. Его поверхность иногда намокала, и в ней отражался кусок звёздного неба. Выходя ночью в сад, я мечтательно смотрел вверх, на Млечный Путь и причудливые лабиринты блистающих созвездий. Потом подходил к столу и изучал «карту» будущего большого космического путешествия.

Возвращаясь с этюдов, я обычно находил хозяина на кухне. Он сидел на табуретке, опёршись спиной на холодильник, и читал потрёпанный журнал «Наука и жизнь». Дверца старого холодильника «Полюс» была сплошь заполнена наклейками с бетманами, человеками - пауками, девами - воительницами.  Флегматичный белый кот Клёпа по своему обыкновению сидел, поджав под себя лапы, на крашеном подоконнике рядом с большим зелёным яблоком и коробкой с лекарствами. Кот глядел в окно, иногда поворачивал морду и нюхал лекарства. На печке стоял чугунок с отваренной в мундирах картошкой, накрытый вафельным полотенцем, на столе трёхлитровая банка солёных огурцов. Дядя Федя говорил: «Бери ложку, ешь картошку!» Я обдирал шкуру с дымящейся картошки, посыпал крупной солью,  насаживал на вилку корявый пупырчатый огурец, отламывал краюху ржаного хлеба и, наслаждаясь, ел. Вспоминал Юрия Гагарина. После триумфального полёта в космос ему часто приходилось участвовать в томительных банкетах и пышных пирах. И однажды, сидя за изобильным столом с изысканными яствами, он  вдруг с сожалением сказал: «Мне бы сейчас картошечку в мундирах да с солёным огурчиком!»

Иногда к Фёдору заезжал его приятель Жора на скрипучем велосипеде.  Федя спрашивал:

- Как жизнь молодая?

- По-старому.

- Откуда едешь?

- Да из города! По делам был и в магазинах!

- А почему ничего не везёшь?

- Как не везу? Вот батарейку для часов купил и два подшипника!

Потом они долго разговаривали о пчёлах.

Дядька Жора жил в соседней деревеньке Зажогино. На указателе с названием деревни какой-то шутник пририсовал палочку к букве «Г», изменив на «П». Его дом стоял поблизости «Стоунхенджа» - недостроенной фермы. Над фундаментом возвышались мощные бетонные колонны, кое где перекрытые балками. Место было возвышенное, на «Стоунхендже» почему то не росла трава. Рядом протекала река, на другом берегу чернел старый графский парк, скрывающий в тени старых лип и елей руины некогда пышного поместья. По ручьям и канавам жили бобры - валили деревья и строили плотины.

Мужик строил возле дома огромный гараж из старых шпал и брёвен, в который мог поместиться современный двухэтажный автобус. Машины у него не было, вернее, был старый красный москвич, но он стоял сломанный. «Зачем ему такой большой гараж?» - спрашивал я. Фёдор пожимал плечами, шутил, что тот нанял на строительство местных бобров.

Жора жил один, семьёй так и не обзавёлся. Стены его комнат, поверх старых грязных обоев,  были обклеены яркими фотоплакатами с изображениями улыбающихся смуглых тайских красавиц в розовых и лазурных купальниках на фоне моря и пляжа. Дядя Жора в молодости хорошо играл на гармони, его часто просили поиграть на деревенских праздниках.  Однажды возвращался со свадьбы навеселе. На лесную дорожку вдруг вышел медведь. Вмиг протрезвевший Жора не растерялся. Растянул мехи гармошки и стал играть. Медведь пошёл за ним следом, слушая музыку. Так и проводил его почти до самого дома.

У дядьки был большой сад. В саду вырыт круглый маленький прудик, в нём росли жёлтые кубышки и плескались караси, которых хозяин приносил с рыбалки и выпускал. Посреди прудика плавал выпиленный из фанеры и выкрашенный белой краской лебедь с чёрным глазом и красным клювом. Поодаль стояли большие ульи.   Пчёлы были злые, кусали всех гостей. Говорил, что какая-то кавказская порода. Одна на большой скорости врезалась мне в ухо, и я почувствовал удар лома. Дядька ловко вытащил пальцами жало и успокоил: «Вовьё, так вовьё!» Охранял хозяйство рыжий лохматый пёс по кличке Медовый Барсук. Барсук любил спать в будке. Иногда было слышно, как он храпел.  Любимое лакомство собаки -  свежие огурцы, мёд и крыжовник.  Хозяин ласково гладил собаку и хвалил: «Никто не может, а Медовый Барсук может!» Барсук благодарно вилял хвостом и преданно заглядывал в глаза.

 В длинные летние вечера, когда стихал ветер, и уплывали за горизонт облака, солнце медленно садилось за край деревни в розовые заросли Иван-чая. Железобетонный «Стоунхендж» отбрасывал ровные, длинные чёрно-фиолетовые тени, разрезая землю на полоски. В мире разливалась какая-то необыкновенная вязкая тишина, всё живое замирало. Рыжий пёс, освещённый оранжевым светом, неподвижно смотрел тёмными точками - глазами  на мёртвый геометрический остов, превратившись в нелепую скульптуру собаки, словно часть сюрреалистической инсталляции какого-то безумного современного художника...

Вскоре Жора помер, так и не достроив свой ангар для танка. Дядя Федя забрал кавказских пчёл и  Медового Барсука к себе.