Вахлак и обнаженная натура

– А кто такой Вахлак? ­
– Сама-то как думаешь?
– Ну-у...
– Вот то, что ты сейчас представила, и есть Вахлак.

Ф. Кроут. Погоня за одноногим зайцем

 

 

Он сидел напротив меня за кухонным столом. Лениво развалившись, одной рукой подпирал голову, другой вяло перебирал листы с академическими рисунками. Моими рисунками. Тусклый его взгляд не выражал ничего, и было непонятно, сфокусирован ли он вообще на бумажной плоскости или блуждал где-то далеко, в абстрактной бесконечности.

– Ну что, Вахлак, как тебе? – спросил я не столько из любопытства, сколько из желания его расшевелить.

– Ну, чё… Мужики… Голые... Слышь, а чё они голые-то?

Значит, на бумагу он все-таки смотрел. Не поднимая головы, Вахлак почесал затылок и, зевая, изрек: «Вот уроды». После чего снова замолчал, исчерпав запас с трудом рожденных эмоций.

Пришлось открыть холодильник. На столе появилась почти полная бутылка «Посольской», хрустальная рюмка, тарелка с колбасными кружочками и огромное зеленое яблоко, которое тут же было порезано на дольки и уложено поверх колбасы. Сочетание получилось гармоничное – по цвету, конечно.

Наполненную с горкой рюмку Вахлак опрокинул в себя лихим жестом пионера-горниста, и на миг показалось, что в воздухе и в самом деле раздались звуки трубы. Он зажмурился, замер на секунду и потянулся за яблоком. Приложил зеленую дольку к носу, длинно и шумно втянул воздух, так же шумно выдохнул, захлопав прослезившимися поросячьими глазками.

– Не, ну правда! Ты б хоть трусы им нарисовал что ли. А так не пойму даже, чё у них такое, плавки не плавки, тряпки какие-то, – уже явно заинтересованно Вахлак пытался дать определение набедренным повязкам, которыми пользуются натурщики, причем не все. – А девки, девки-то где? Две всего? – он быстро перетасовал стопку листов. – Надо было девок рисовать, там хоть это… красиво! Ты бы девок рисовал, а это – кому надо? Только этим… – приличное слово Вахлак, похоже, забыл, а произнести неприличное отчего-то не решился – Ну этим, которые с ориентацией…

Так, понятно – пришла пора налить вторую. Хрустальный горн протрубил во второй раз, дав сигнал атаки на колбасно-яблочную композицию. Я знал, что делаю...

Слегка откинувшись на спинку стула, выставив одну ногу вперед и подобрав под сиденье другую, уже с неподдельным интересом на раскрасневшейся физиономии Вахлак продолжал рассматривать рисунки. Даже не рассматривать – скорее изучать. Держа в каждой руке по листу, отстранял их от себя по очереди, щурил глаз, наклонял, поворачивал, подносил ближе, чуть не к самому носу, клал на стол, брал следующие. Действо прерывалось только для принятия очередной порции «Посольской». Что ж, стоило подождать…

– Знаешь, я все-таки прав. Думаю, что прав, – не отводя взгляда от изображения, задумчиво произнес Вахлак, смешно выпятив нижнюю губу. – В чем прав? В том, что мужики уроды... Нет, я не о содержании, не о душе, упаси Бог. Исключительно об изобразительном аспекте. Уже сама концепция мужской фигуры – что это? – спросил он строго и сам же ответил: – Треугольник, перевернутый вершиной вниз. Самая неустойчивая, самая беспокойная, самая непрогнозируемая форма! Форма, готовая в любой момент опрокинуться набок, завалиться под собственной тяжестью! – он взял со стола пустую рюмку и помахал ею перед носом. – Где уж тут гармонию искать, элементарной стабильности не добьешься. Несомненно конфликтная, прямо-таки вероломная фигура. В отличие, замечу, от женской, где имеем тот же треугольник, но уже стоящий на основании – то есть устойчиво и, по крайней мере, логично! – он перевернул рюмку ножкой вверх и со стуком поставил на стол. Затем умолк на мгновение, пятерней сгреб со лба сальные пряди и с решительным видом продолжил. – Так, дальше! Из чего состоит это тело, из чего строится? – Вахлак взмахнул листом бумаги с изображением рельефного атлета в контрапосте, словно специально созданного быть пособием по пластической анатомии. – Ну? На что это похоже? – требовательно уставился он на меня, вовсе не ожидая ответа. – Я скажу, на что. Это похоже на механизм! На машину! На великолепный набор гениально интегрированных деталей! Гениально в плане конструкторском, инженерном, дизайнерском и только... Вся эта масса объемов, выступов, наростов и шишек не имеет никакого художественного смысла, никакой идеи. Единственно что она успешно делает, ловко прячет ущербность основной формы, того самого перевернутого треугольника. Тут хоть какая-то художественная логика, –  произнес Вахлак снисходительно. Он зевнул и продолжил уже медленнее. – Естественно, чтобы как-то интерпретировать это на плоскости, самым удобным художественным средством оказывается элементарная линия, схема, чертеж. Что совсем неудивительно, когда имеешь дело с конструкцией, в которой подавляюще доминирует понятие функциональности, а... – он снова зевнул, – а не художественного содержания. И уж если говорить о линиях... – Вахлак зевал уже постоянно, после каждой фразы, произносимой после ощутимой паузы. – Да, о линиях… Они же все носят лишь описательный характер, сами по себе они бессодержательны… ничего в себе не несут… никакой внутренней красоты, никакой духовности, а значит, бесплодны… не имеют развития… ничего не рождают… не могут… особенно там, где эти… тряпочки…

Вахлак умолк, замер, все еще держа рисунки в руках. Посмотрел на них озадаченно, медленно положил на стол и, свесив руки между колен, глухо пробубнил: «Вот уроды». Затем, покосившись на стол с опустевшей бутылкой и ворохом изрисованной бумаги, добавил:

– Слышь, ты это… Ты лучше девок рисуй. Там хоть это… Красиво.

2006 г.