ПОБЕГ ИЗ ЗОНЫ. Продолжение (3)

Чернобыльский репортаж. 1988

* * *

Едва передвигая ноги от усталости, мы с Жуковым ковыляли по обочине Млечного шляха. Яйцо луна еще не снеслось в заоблачном курятнике и дорогу нам освещали только бесчисленные звезды, словно зерна, рассыпанные из божьего мешка. Очнувшись после дневного морока, природа захлебывалась какофонией звуков: протяжно кричала выпь, доносился несмолкающий лягушачий ор, вокруг что-то подозрительно шуршало.

На секунду умолкнув, Жук раскурил очередную сигарету. С тех пор, как село солнце, рот у него не закрывался:

 — Что-то старая напутала. Сколько идем, ни одного огонька! Да и с дерева тоже ничего не видно, кругом сплошной лес… Слышь, лейтенант, — он на мгновение замялся и задал, по-видимому, давно мучающий его вопрос, — поговаривают, что от «радиков» у мужиков… того… не стоит. Как думаешь, правда, али брешут?

 — Не знаю, еще не проверял, — сухо ответствовал я, и поведал Жукову поучительную историю про некоего шофера, который подобрал где-то в лесу парашют, оставленный пожарными-десантниками в первые дни аварии и припрятал под сидением своей машины. Хотел домой привезти, чудак, — в хозяйстве, мол, пригодится.

 — И что, и как он? — забеспокоился сержант.

 — А, никак! Под мышками все волосы вылезли, и член отвалился.

 — Скажешь тоже, — не поверил Жук. — Нет, ты погоди… Командир, смотри, чего это там!

Я оглянулся: невдалеке, над темными кронами деревьев, плыл белый луч света. Мы застыли, с интересом разглядывая очередную загадку зоны. Жук ожесточенно дергал себя за ус, явно прикидывая её «вес» на толковище в солдатской курилке.

Потом, загребая сапогами грязь, долго брели по берегу заросшего камышом и осокой лесного озера, пока, неожиданно для себя, не уперлись в забор из колючей проволоки. За ним угадывался военный тягач с большущим фургоном в прицепе, рядом серебрилась сферическая конструкция с тарелкой спутниковой антенны на макушке.

 — Что будем делать? — поинтересовался Жуков.

 — Как, что?.. Постучимся и попросим бензина, — неуверенно наметил яплан «боевых» действий.

 — Только не забудь добавить, что так кушать хочется, аж переночевать негде, — съязвил водитель.

Исцарапавшись в кровь, мы с трудом перелезли колючку, но не прошли и нескольких шагов, как, ослепив нас, внезапно вспыхнули мощные фары и усиленный динамиком голос, с ярко выраженным немецким акцентом из старых фильмов про войну, рявкнул:

 — Ахтунг! Ахтунг! Русиш партизанен, вам капут, здавайтес!

 — Что за хренотень? — удивился мой шофер.

 — Лежать, бояться, — кому говорят! — на этот раз акцента не было. — На счёт три открываю огонь — и без паузы!- Раз, два, три!

По ушам ударила длинная автоматная очередь. Падая лицом в жесткую траву, я еще успел заметить, как Жук в акробатическом прыжке уходит в густую тень поваленного дерева, потом моя голова разлетелась на тысячу мелких осколков, и наступило блаженное небытие…

Сознание медленно возвращалось вместе с головной болью, тошнотой и слабостью во всем теле: не было сил даже открыть глаза, и выяснить, где это я нахожусь.

Рядом говорили на повышенных тонах. Один сиплый, до боли знакомый мне голос, видимо не в первый раз вопрошал:

 — А на фуя было стрелять? Велели остановиться, — остановились. Мордой в землю? Ладно. Так зачем стрелять-то?

Другой голос, — веселый баритон с хрипотцой, — оправдывался:

 — Да я в воздух стрелял, для острастки, понимаешь? Думал, вы, — мародеры. Повадились они к нам по ночам шастать. То одно открутят, то другое. На мне охрана объекта, а «сталкеров» этих за каждым кустом по дюжине. Ну, и решил пугануть, чтоб, значит, неповадно было. Извини, брат, ошибочка вышла.

Жук упорно не хотел проникнуться состраданием к трудной жизни баритона и продолжал крутить «шарманку»:

 — Ошибся он, понимаешь ли. Объект у него… А, на фуя было…

Но договорить он не успел. Красивый женский голос строго сказал:

 — Ну, все, кончайте митинговать. Мы связались с полком и утром они пришлют машину, а сейчас — медосмотр и ужинать, но сначала в душевую. Николай, проводи, ребят.

Я, наконец, открыл глаза и, морщась от яркого света, огляделся. Напротив меня на железном табурете в небольшой больнично-чистой «каюте», очевидно, той самой фуры, сидел обиженный Жуков и массировал распухшую ступню. Кроме него здесь находился здоровенный русоволосый десантник в пятнистом комбезе. В проеме тяжелой, как на подводной лодке, двери, стояла маленькая женщина в костюме радиационно-химической защиты.

Детина с уважением вытянулся:

 — Будет сделано, Елена Павловна! — затем повернулся к нам и, улыбаясь до ушей, добавил:

 — Слышали приказ, мужики? Скидывай портки!

Жуков попытался что-то вякнуть, но Николай безапелляционно заявил, что трепачи и грязнули останутся без ужина.

Подчиняясь грубой силе, мы разделись до трусов и гордо прошествовали в душевую, а после «водных процедур» обнаружили вместо своей грязной и порванной одежды пару прорезиненных балахонов с капюшонами и «вьетнамки». Напялив эту униформу, я и сержант стали похожи на свежеиспеченных монахов — капуцинов. Николай скептически оглядел нас и вдруг заржал во всю глотку.

 — Ну, чего, чего зубы-то скалишь? — Жуков грозно сдвинул брови, но, посмотрев на меня, не удержался и тоже стал хохотать.

Следом за охранником мы прошлепали в помещение, напичканное до потолка разными научными приборами и медицинским оборудованием. Здесь нас уже нетерпеливо поджидала Елена Павловна с шприцом в руке. У неё за спиной маячили двое в марлевых масках представленные нам как сподвижники по прозвищу Хорь и Калиныч.

Елена со товарищи работала в зоне уже несколько месяцев. Ученые следили за уровнем радиации, вели научные наблюдения, проводили эксперименты, по возможности помогали оставшимся в «мертвой» зоне жителям.

Сопротивляться этим энтузиастам было бесполезно. Нас с Жуковым уложили на жесткие кушетки, и подвергли всесторонним «унижениям», в результате которых я почувствовал себя подопытной собачкой академика Павлова.

Когда, глотая слюнки, мы, наконец то, попали на «камбуз», там всех уже ждал горячий ужин. В центре стола, венчая композицию из дымящейся варёной картошечки, розового сальца и солёных огурчиков, стояла запотевшая банка медицинского спирта. Наши хозяева в знак примирения решили устроить маленький кутёж.

И хотя во время общего застолья всех донимал надсадный кашель, он уже давно был привычным фоном для тех, кто оказался в зоне, и не мешал «интеллектуальному» общению.

Под неразбавленный спирт и хрустящие огурчики Хорь припомнил последнее нашествие мародеров, Елена рассказала, как лагерь был осажден стаей одичавших собак, а мы с шофёром поведали заплетающимися языками о блуждающем над лесом странном луче, причем Жук уверял, что тот всю дорогу нас преследовал.

 — Должно быть пришельцы, — опрокинув очередной стакан, не моргнув глазом, определил Николай. — Они и к нам заглядывали, — искали братьев по разуму, да видать Хорь с Калинычем так с ними… наконтактировались, что бедолаги, с похмелья, до сих пор, домой улететь не могут.

 — Это был чисто научный эксперимент, — запротестовал Калиныч, сверкнув стеклами очков, — мы не виноваты, что у них кишка слаба оказалась.

 — Так что же это получается, братцы, они за нами наблюдают? А, может, я не желаю? — уставившись в тарелку с картофельной шелухой, словно пытаясь найти там следы сверхцивилизации, прорычал Жук. — Выходит теперь русскому человеку уже и до ветру без свидетелей прогуляться нельзя?! Разлетались, понимаешь… христопродавцы! — Он совсем раскис от спирта, на который они с десантником основательно налегли. Когда, наконец, всё было выпито и рассказано и ещё раз выпито и пересказано, Елена объявила отбой. Вместе со всеми я стал выбираться из-за стола, но комната вдруг перевернулась, и пол ударил меня в лицо…

Лежа под капельницей в больничной палате армейского госпиталя, я отрешенно глядел в пустой потолок. Из оцепенения меня вывело осторожное покашливание. Возле окна, за которым была ночь, в накинутом на плечи белом халате, стоял хмурый Жуков. Поймав мой взгляд, он сделал попытку улыбнуться:

 — Здорово, Серега!

 — Здравствуй, Жук! Что случилось? Я ничего не помню.

 — Ещё бы! Как свалился в зоне, так, почитай, трое суток в себя не приходил.

 — Ну, а ты как? — спросил я сержанта.

Тот замялся, и, как будто извиняясь за что то, ответил:

 — Да… у меня, вроде, всё в порядке.

Передав приветы и рассказав последние полковые новости, шофёр засобирался. Его служба скоропостижно закончилась, и он возвращался домой к семье.

 — Держись, командир, — сказал Жук на прощанье и крепко пожал мою руку.

После его ухода, в палату зашла сестричка и сделала болючий укол. Я уснул, и мне привиделось далекое детство. Я опять был маленьким мальчиком, и мы с покойным дедом шли где-то за городом по проселочной дорогой. Стояла весна. Светило ласковое солнышко и щебетали птички. Впереди на холмах, словно окутанные белой метелью, цвели яблоневые сады. Старик медленно шагал, в глубокой задумчивости опустив седую голову. Наконец, протяжно вздохнув, он, еле слышно произнес: «Да-а» и еще раз «да-а». Я стал нетерпеливо дергать его за палец:

 — Деда, деда, что «да», ну что?

Дедушка пытливо посмотрел на меня, словно размышляя, доверять ли такому сосунку великую тайну и, улыбнувшись, наконец, сказал: " Да-а… далеко до сада»…

Когда я проснулся, уже был день. На стене раскачивались прозрачные тени. Из соседней комнаты слышались тихие голоса:

 — Н-да, не повезло парню. И где его только черти носили?

 — Там где «носили», и чертей уже нет, все окочурились… Хочешь анекдот? Любовник застукал мужа у себя дома.

 — ???

 — Ладно, пойдем, дерябнем.

Я остался совсем один. Стало грустно: мне, видимо, вынесли приговор, который был окончательным и обжалованию не подлежал, и даже не дали последнего слова… Но хотелось бы всё-таки знать: «А судьи кто?»…

Впрочем, это уже не имело никакого значения: сознание вновь куда-то уплыло, а, вскоре, так и не прейдя в себя, я умер.