Как иллюстрация помогает трансформации культурных ценностей

Культурное обособление от внешнего мира сегодня не является частью государственной идеологии, как то было во времена Советского Союза. Наоборот, открытость суждений и границ между странами позволяет вырабатывать нечто новое, заменяя привычную консервативность на дружелюбие, а унылое выражение лица — на улыбку. Иллюстрация, как способ визуальной коммуникации, также не стоит на месте и развивается, хотя со стороны может показаться иначе.

В сегодняшней статье вместе с Дмитрием Ликиным, автором инстаграм-аккаунта https://www.instagram.com/te_samiye_kartinki, порассуждаем о том, как иллюстрация транслирует культурный контекст для зрителей и читателей, помогая разобраться в текстах иностранных книг.

Для обложки статьи использована иллюстрация Александра Линдберга к сказке «По щучьему велению»

 

Иллюстрация как способ понимания текста

Иллюстрация помогает понять смысл текста, используя те образы, которые уже знакомы читателю. Так они поддерживают повествование и не дают запутаться в бесчисленных строках и игре собственного воображения. Ведь часто представляем не то, что задумывалось автором, и образы персонажей или окружения сливаются с нашими представлениями о том, как те должны выглядеть. Иллюстрация же направляет в нужное русло, не дает уйти далеко от задумки автора.

Дмитрий Ликин:

Искусство до какого-то момента выполняло (не всегда, конечно) иллюстративную задачу. От обязательности нарратива искусство избавилось только к концу 19 века, да и то не везде. Изображая значимые события, художники автоматически «склеивали» предмет изображения со своей эпохой, помещая действие в знакомый зрителю контекст. Мой любимый пример - «Поклонение волхвов» Брейгеля. Рождение Иисуса, произошедшее, согласно тексту Нового Завета, в каменистых иудейских равнинах в окрестностях Бет-Лехема (Вифлеема в привычной греческой транскрипции) оказывается перенесено в сарай на окраине фламандского городка, припорошенного нарядным снегом.

Другой пример: прямо в эти дни в Москве в ГМИИ им. Пушкина проходит выставка картин Джанбаттиста Тьеполо из собрания музея-усадьбы «Архангельское».

Вглядимся во «Встречу Антония и Клеопатры». Нарядная придворная дама в кринолине, с выразительным декольте и стоячим воротником сидит! за одним столом с Римским полководцем. Для художника и его зрителей, глазам которых предназначалась картина, в ней, по-видимому, не было ничего «невозможного». А для нас уже есть.

Египтянки Древнего царства всех сословий носили «калазирис» — длинную полотняную, тесно прилегающую к телу рубашку на бретелях, доходившую до самых ступней и оставляющую грудь открытой. К началу Нового царства у знатных женщин вошли в моду тонкие прозрачные одежды — легкие драпированные покрывала, которые завязывались узлом под обнаженной грудью. Но в парадных церемониальных одеяниях, даже во времена Клеопатры, придерживались древних традиций.

Самое главное - головной убор, само лицо и ускх (или усех) — основной аксессуар, крупное широкое колье, которое покрывало плечи и отделяло шею и голову от тела. Дело в том, что во многих культурах, и египетской в том числе, человеческое тело символически делилось на 3 части, которые соответствовали трем мирам: верхнему — горнему, небесному, миру богов; среднему — земному, миру людей, животных и растений; нижнему — подземному, миру духов, миру мертвых. Первая, верхняя, часть (верхний мир) — голова и шея. Вторая, средняя часть (земной мир) — от плеч и до примерно пояса. То, что ниже пояса, и ноги, — мир третий.

Как раз «ускх» отделял мир горний от земного. Ничего этого мы не видим на той Клеопатре, какую нам показывает Джанбаттиста Тьеполо. И сама она, и все окружающие (за исключением Антония) одеты сообразно моде эпохи Барокко.

Голова, шея и грудь Египетской царицы равно открыты. Тело осмысляется совершенно иначе! Да и само действие происходит отнюдь не в египетском дворике, а в фантазийной крытой колоннаде невероятного масштаба с каннелированными колоннами, украшенными к тому же коринфскими капителями. Ничего подобного, разумеется, даже в эллинистическом Египте не было.

Культурная специфика и ее искажение при трактовке читателем

В российских изданиях зарубежных книг иллюстратор подстраивается под ту аудиторию, для которой рисует, стараясь без ошибок передать культурный контекст. Но многое зависит от подготовки зрителя. Например, британскому или французскому читателю не всегда будет понятно, как выглядит Жар-Птица из русских сказок, потому что в тех культурах нет похожих существ. Поэтому для книжного иллюстратора важно понимать, какой образ точнее передаст смыслы, заложенные в персонаж.

Контекст сказочного текста, завязанного на устоявшихся архетипах определенной культуры, будет хорошо понятен только носителю этого культурного кода. В остальных случаях нужна помощь в передаче этнических особенностей или перевод образа в систему, понятную читателю с иным мировосприятием. Тут помогает иллюстрация.

Например, японская литература пестрит отсылками к фольклорным и культурным пластам, иногда пересекающимся с религией. И российскому читателю, особенно ребенку, сложно разобраться в хитросплетениях образов. Потому иллюстратор транслирует персонажей самураев или различных демонов так, чтобы те ассоциировались с каноническими изображениями солдат или были похожи на славянских духов.

В своей работе иллюстратор также должен учитывать разницу в менталитете и политических, социальных взглядах людей разных национальностей.  Так, в книге русских сказок, иллюстрированной Александром Линдбергом, привычные для российского ребенка образы выглядят так, будто придуманы самим художником, влияние русского культурного кода в них минимально. Но дело в том, что издание это иностранное и нацелено на ту аудиторию, которая не знает специфики характера русских кикимор, например. Потому-то и изображает художник Ивана Царевича на западный манер, без характерного румянца, а общая стилистика иллюстраций не порождает ностальгию у русского читателя. И это нормально.

Дмитрий Ликин: Художник часто подстраивается под аудиторию, под её границы толерантности. Тут часто всё зависит от контекста. Например, всем вроде бы понятно, что «Мадонна с цветком» (Мадонна Бенуа) кисти Леонардо из собрания Эрмитажа и, допустим, икона Владимирской Божьей Матери - это рассказ об одной и той же женщине. Но невозможно представить себе первую в православном храме.

 

Выработка отечественного стиля в иллюстрации или копирование западного

Передать общечеловеческие идеи, эмоции, проще, чем те, что присущи каким-либо отдельным культурам. Это требует большего погружения и выработки стилистики, которая будет транслировать культурную специфику. Но сегодня одна глобальная проблема возникает: российские иллюстраторы копируют западную стилистику и темы специально, потому что читатели считают их интереснее отечественной. Справедливости ради стоит сказать, что российская школа иллюстрации существовала и активно развивалась только в советское время — тогда были стремления к созданию чего-то своего.

Сегодня же если и существует отстройка культурная, то она нивелирует влияние «русскости», делая стилистику работ универсальной. Если говорить про книжную индустрию, то издатели утверждают, что это рынок так диктует — и оказываются правы. Покупатель, читатель спросом диктует правила этой игры. Его насмотренность формируется благодаря иностранным визуальным продуктам: фильмам, играм, иллюстрациям, искусству. Конечно, копировали у Европы и раньше, но старались интегрировать привнесенное в реалии России. Нынешние же 20-е годы не позволяют художникам экспериментировать, потому что поддержка от государства минимальна, а диктовать собственные условия игры — сложно. И не факт, что это необходимо.

Дмитрий Ликин:

Иллюстрация как жанр безусловно входит в область, определяемую термином «прикладное искусство». В советском искусствоведении встречался термин «станковая иллюстрация». Им обычно обозначали произведения, мигрировавшие на территорию «чистого искусства». При всей размытости этого определения понятно, что к области, им определяемой, предъявляются иные требования.

Иллюстрация — это по-прежнему «способ рассказать историю». Рассказать/показать не с задачей «так было» — это задача документальных средств, в частности, фотографии (и то не художественной). Иллюстрация же средство художественное, и может позволить себе «художественный перевод». Перевод сильного «чужого» образа в привычную зрителю систему восприятия. Или наоборот, в некоторую особенную, сугубо непривычную, но позволяющую уловить какой-то иной аспект, содержащийся в рассказе, но не выраженный вербально. Но иногда такой подход меняет и сам нарратив.

Особенно, конечно, это касается иллюстрации детской.

(Как раз текущие посты в «картинках» об этом).  Великолепные иллюстрации Марины Успенской 1960 года рассказывают нам о прекрасном и в целом привычном мире, в котором возможно чудо. Это мир событий.

А её же трактовка 1972 года показывает нам совсем иной мир: зыбкий, призрачный, немного сомнамбулический. И в нём чудо — не исключение, а скорее одна из модальностей, с которой надо уметь быть созвучным. И это мир состояний.